Архим. Кирилл (Павлов). "Царство Божие не в слове, а в силе". В силе чего?
Эти воспоминания о легендарном старце о. Кирилле записал монах Симеон Афонский . Кто бы мог подумать, что почитатели старца Кирилла услышат эти изречения с Афона?! - Святая Гора Афон
Ищущий свет, сам просвещается светом, обретая внутреннюю сокровенную жизнь и входя в вечное возрастание души, преображенной светом благодати. Убиваемые неумолимым временем, мы пытаемся жить вечно среди тленных преходящих вещей. Но, преодолев тленность вещей нетварной благодатью, мы уничтожаем время вечностью преображенной во Христе души. Сладостен Господь невыразимой сладостью, обретаемой в невозмутимой радости просвещенного благодатью сердца, смирившего себя в трудах послушания.
Бог нам ничего не должен, но отдает безкорыстно Свою жизнь всему живому, мы же полностью обязаны жизнью Ему одному. Даже если мы отдаем Ему свою жизнь, мы ничего не добавляем в Боге. Наоборот, Он добавляет Самого Себя нашей жизни, делая ее всецело Своей вечной жизнью. От нас не требуется ничего иного, как стяжание душевной чистоты, присущей детям. Не находя ее в себе и в окружающих людях, мы вынуждены искать носителей такой чистоты в святых старцах, умеющих разъяснить нам ее суть.
То, что отец Кирилл необыкновенный человек и редкостная, чрезвычайно одаренная личность, было понятно и вызывало у всех, включая Святейшего Патриарха Алексия, глубокое уважение к мудрой рассудительности Лаврского духовника. Но меня привлекал в нем и другой благодатный дар: способность мгновенно устранять тяжесть в душе и отгонять изощренные нападения дурных помыслов. Кроме исповеди я часто прибегал к духовному отцу за советом, умоляя объяснить, как правильно поступать в том или ином случае. А когда мной овладевали сильные помыслы обиды, ропота или уныния, то я бежал к старцу, не чуя под собой ног.
"В любое время дня и ночи, если тебе тяжело, всегда приходи ко мне!" - благословил меня батюшка еще в начале моего послушничества, и я всегда и во всем искал его помощи и вразумления.
Семинарские уроки вызывали в душе много вопросов:
- Батюшка, я учу по катехизису, что "вера есть уверенность в невидимом". А если оно невидимое, как на него уповать?
- Уповай разумением, которое имеешь.
- Я уповаю, но мое разумение подводит меня... - с горечью вырвалось из глубины души.
- Веру необходимо возгревать. Апостол Павел говорит: "Духа не угашайте". А Христос что сказал? "Постигните истину и истина освободит вас". Вера - это способность постижения истины. Следовательно, ее можно и нужно развивать, да.
-А как развивать, отче?
-Постижением слов Спасителя: "Мир оставляю вам, мир Мой даю вам". Во всем, что ни делаешь, сначала ищи мир Христов, который не от мира сего.
- Я пытаюсь это делать, но не получается, батюшка.
-Если не получается, тогда смиряйся и не высокомудрствуй, и этот мир поселится в твоей душе. Только благодать устраняет надуманные вопросы...
Вот что было удивительно: когда я входил к старцу с мучительным переживанием в душе, обуреваемый помыслами или страстями, намереваясь долго и обстоятельно рассказывать батюшке все перипетии своих искушений, то дурные помыслы и нападения тут же совершенно исчезали.
- Ну, что стоишь и молчишь? - спрашивал, улыбаясь, отец Ки
рилл.
- Батюшка, столько хотел вам рассказать, и вот - ничего не
осталось...
Или, бывало, духовник ладонью легонько ударял в грудь, и всякая нечисть тут же исчезала из души, словно в ней начинало сиять тихое солнышко - солнышко благодати и душевного мира.
Обрадованный и обласканный чрезвычайно добрым и приветливым отношением ко мне духовного отца, я как-то не удержался и поделился с отцом Трофимом своей радостью:
- А мне батюшка благословил приходить к нему в любое время
дня и ночи!
Но вместо ожидаемого мной одобрения от иеромонаха по поводу особого расположения ко мне духовника, келейник по-доброму рассмеялся:
- Эх ты, чудак! Да старец так всем говорит, а тебе следует пом
нить, что он тоже устает и иногда сильно болеет от множества по
сетителей... Старайся заботиться о нем и попусту не безпокоить...
Это и будет твоей любовью к старцу! А то, что очень любишь его, это
хорошо... Я сам его люблю!
Присмотревшись к самоотверженному служению батюшки безчисленным паломникам, которые неиссякаемым потоком стремились в Лавру, желая попасть на исповедь к становившемуся знаменитым духовнику, я только сейчас заметил, как ему бывало трудно. До сей поры я не задумывался о сложности, неимоверной трудности и высоте такого послушания, как у отца Кирилла. Несомненно, помощь его страждущим и ищущим душам была неизмерима и несопоставима ни с какой другой профессией. Тысячи людей он привел к Богу, тысячи душ получили от него душевное укрепление и духовное исцеление. Множество сердец, среди которых билось и мое сердце, нашло в нем опору и истинный путь к спасению во Христе.
В этом труднейшем монастырском послушании оставалась незаметной и скрытой другая сторона духовничества - огромная душевная нагрузка и напряжение всех человеческих сил, периодически заставлявшие старца тяжело болеть, и тогда доступ к нему временно закрывался. Тем не менее, монашеское правило ежедневно продолжалось в его келье, даже если отец Кирилл болел. Тогда он лежа слушал наше поочередное чтение канонов и акафистов, прикрыв лицо рукой. Его лицо почти всегда было светлым и сияющим, обрамленное белоснежными прядями волос и длинной белой бородой. Глаза устремлялись прямо в душу, оставаясь в то же время добрыми и строгими. Однажды мне потребовалось срочно обратиться к духовному отцу за советом. После чтения в полдень монашеского правила старец каждый день продолжал до вечера принимать исповедь от паломников.
Постучав в дверь его кельи и сказав молитву, я долго ждал. Наконец, дверь слега приоткрылась. Духовник, выглянув, увидел меня:
- А, это ты... Если можешь, в другой раз... в другой раз...
Лицо моего дорогого батюшки казалось пепельно-серым и усталым до невероятности. Один-единственный раз я видел его таким, но его взгляд - предельно усталый - запомнился мне навсегда... Тяжела ноша духовника и не всякой душе возможно понести ее.
- Да, да, отче родной, благословите!
Я отошел от его двери чуть не плача, так мне было его жалко... Об увиденном долго не хотелось никому рассказывать.
Кажется, старец догадался о моем впечатлении от неимоверной тяжести духовничества и его скорбного креста.
Когда я уже стал иеромонахом и мы находились одни в его монашеской келье после исповеди, я осмелился спросить у него:
- Батюшка, как вы благословите на будущее, мне тоже быть ду
ховником и иметь духовных чад?
Отец Кирилл задумался. Затем, положив руку на мою голову, с любовью сказал:
- Какие чада? Зачем тебе это нужно? Ты будешь жить в горах с Богом и молитвой...Твой путь - молитва Иисусова, а в молитве — покаяние! Запомнил, отец Симон?
-Запомнил, батюшка! Благословите...
Когда появлялась возможность оставаться в келье с отцом Кириллом с глазу на глаз, я мог задавать ему вопросы, на которые он охотно отвечал:
- Отче, как утвердиться в духовной жизни и стяжать благодать?
- Старайся всегда читать Священное Евангелие, потому что через него приходит в душу помощь Божия... - задумчиво промолвил старец.
- А как мне заниматься Иисусовой молитвой, если из-за послушаний у меня нет времени на нее?
-Иисусова молитва вменена в обязанность каждому монаху, и никаких отговорок быть не может...
- А что же тогда делать?
- Умудряйся... - улыбался батюшка.
В те времена меня, как и всех моих сверстников, сильно занимал вопрос взаимоотношений с атеистической властью.
-Батюшка, сейчас в стране коммунистическая власть и на Церковь продолжаются гонения. Выходит, коммунисты - наши захватчики?
-Да они и есть захватчики. Но после них придут другие и будут еще хуже. Из среды их'встанут верующие военачальники и руководители и будут такими же мучениками и стойкими исповедниками веры Христовой, как в первые века.
-Батюшка, а как можно спастись в монастыре?
- Спастись можно, если вы будете иметь между собою мир. Помни, что худой мир лучше доброй ссоры!
Мир душевный значил для отца Кирилла очень много, означая мир совести и мир благодати, тот мир, который не от мира сего, мир любви Божией. Об этом он часто говорил в своих проповедях монашеской братии и проповедуя народу с амвона храма во время служения литургии.
Когда оставалось время после келейного правила, он с любовью поучал нас:
- Что такое мир души, отцы и братия? Это следует хорошо по
нять сердцем, иначе непонимание этого вопроса станет источ
ником разных заблуждений и утраты монашеского устроения. Чистота сердца должна быть украшена любовью, а чистота ума -рассуждением. Просто слушать о том, что существует душевный мир, недостаточно, да. Необходима повседневная практика, чтобы наше духовное понимание и устроение развивались день ото дня. Мир души - это то состояние благодати, которое не уменьшается при столкновении с неблагоприятными обстоятельствами: "Бог не есть Бог неустройства, но мира". Наши силы могут ослабевать, но мир благодати всегда пребывает в силе, да. "Ибо Царство Божие не в слове, а в силе". В силе чего, отцы и братия? В силе смирения Христова.
Монахи на лету старались ловить слова старца. Помню, как-то отец Кирилл выходил из кельи, а представительный добродушный архидиакон, помощник Патриарха Пимена, увидев батюшку, спросил:
-Отче, скажи только одно - как спастись?
- Пойте Богу нашему, пойте! - улыбаясь, ответил Старец.
- Понял, отче! Премного благодарен, помолитесь! - с поклоном ответил архидиакон, ныне уважаемый епископ.
После богослужений и послушаний, состоявших в различных хозяйственных работах, иногда меня звал к себе в келью иеромонах Пимен. Его келья была смежной и имела общую прихожую с кельей другого монаха, в монашестве - игумена. Мой товарищ заваривал чай, доставал печенье и стучал в келью соседа. Этот сосед стал незаметно моим ближайшим сердечным другом на долгие годы, которого впоследствии также очень полюбили мои родители за кроткий нрав, рассудительность и какую-то сокровенную привлекательность души. Отец Анастасий преподавал в Духовной академии догматическое богословие и много времени проводил за книгами. Тем не менее он нисколько не похвалялся своими дарованиями и держался так просто, словно мы с ним были знакомы с юности. Со временем он познакомил меня со своей мамой, глубоко верующей женщиной, ставшей впоследствии монахиней. Отец его был известным русским художником, чьи пейзажи находились в Третьяковской галерее. К моменту нашего знакомства отцу Анастасию, так звали моего нового друга, приходилось заботиться о пожилой матери, а также о своей сестре, которая приняла постриг в женском монастыре.
Зима все больше вступала в свои права, с морозами до минус тридцати. Дышать приходилось через варежку, закрывая рот рукой. Сильные морозы сменялись обильными снегопадами. По утрам вместе со старшими монахами, еще в темноте, мы расчищали Лаврский двор от снега, который все валил и валил. Участки монастырского двора были закреплены за монахами и послушниками. Я проникся большим уважением к грузному, с одышкой, известному духовнику, расчищавшему свой участок рядом с моим. Невзирая на непогоду, он старательно орудовал лопатой, хотя было видно, что это ему дается нелегко. Он не пропустил ни одного выхода на это послушание. Когда впоследствии он стал наместником крупного московского монастыря, я уже знал, что с теми монахами, которые доверят ему свои души, будет все в порядке.
Уборка снега не являлась для меня большим бременем. Вдыхать свежий утренний воздух, стряхивая снежные звездочки с лица, чувствовать рядом с собой дружную монашескую семью, зная, что среди самоотверженно работавших рядом монахов нет никого, кто бы свалил свою работу на другого, как это приходилось видеть в миру - все это, с самого первого момента неспешной зимней зари до последних вечерних сумерек, вселяло в душу свежесть и бодрость. Однажды я обнаружил на своем участке огромную наледь, толщиной до двадцати сантиметров, которую пришлось скалывать ломом. Занятый работой, я не сразу услышал удары тяжелого лома с другой стороны двора. Подняв голову, я увидел худощавого монаха, взявшегося помогать мне. Зная, что времени у монахов почти не остается из-за занятости различными послушаниями, эта помощь была явным знаком его искреннего самоотречения. Оказалось, что это трудился давний друг иеромонаха Пимена, вместе с которым они искали пещеру для схимника в горах Таджикистана. Так в мою жизнь в монастырских буднях вошел игумен Прохор, большой любитель Иисусовой молитвы.
Но основное послушание мое состояло в обслуживании богомольцев за свечным ящиком: я должен был продавать свечи, большие и малые, а также церковные просфоры на литургию. Послушание это называлось "стоять за ящиком". Те, кто не попал на клирос, по неимению голоса и слуха, стояли за длинным прилавком. Перед нами выстраивалась длинная очередь верующих, особенно по большим праздникам. Так как действующих церквей в то время было очень мало, то в Лавру устремлялось большое количество паломников. Свечное послушание считалось "особым", потому что стоявшие "за ящиком" имели дело с деньгами. Нужно было быстро отпустить покупателя, выдав свечи и просфоры, сосчитать деньги и дать сдачу. К деньгам я никогда не испытывал большого стремления. Еще в миру, ради Бога, я ушел от "зарабатывания" на хлеб и жил тем, что давала мне сама жизнь. Возможно, поэтому старшийпо ящику , рассудительный и внимательный пожилой монах, стал поручать мне присматривать за порядком у прилавка и сдавать ему вырученные за день суммы, бросая их в полотняном мешочке в условленную форточку его кельи.
Еще по вечерам у нас, время от времени, происходило длительное пересчитывание бумажных купюр и мелочи, которой собирались целые горы, когда ее высыпали на стол. Само по себе это являлось очень скучным занятием, но оно давало возможность "свечным" монахам пообщаться между собой. Тогда за пересчетом выручки открывалась возможность услышать различные занимательные истории из жизни монастыря. Периодически старший монах брал меня с собой в банк, чтобы я помогал ему носить большие холщовые мешки с бумажными деньгами и неподъемные мешки с мелочью для сдачи в кассу банка. На Рождество и Пасху нам выдавали праздничные деньги в конвертах. С этими "подарками" я не знал что делать. Суммы были небольшими, но мы дорожили внимании старшего монаха к нашим трудам за "ящиком". Понемногу я раздавал деньги бедным, чьи лица привлекали меня своей честностью.
Кроме отца Кирилла в Лавре исповедью занимались и другие, монахи, люди тянулись к ним, привлекаемые их большим жизненным опытом и готовностью разделить чужую беду. Но особенно тяжело приходилось молодым иеромонахам, которых тоже ставили принимать исповеди от безчисленных паломников. Я видел, какими светлыми они шли после братского молебна у преподобного на это послушание, и с какими усталыми опустошенными лицами выходили с исповеди, явно разрушавшими их молодые неиспорченные души.
За некоторыми молодыми священниками выстраивались очереди девушек, и многие из таких исповедниц караулили своих духовников у проходной монастыря. К чести лаврского монашества при мне не было случая, чтобы кто-то из монахов оставил Лавру и женился.
На сильную усталость и нервное напряжение исповедей жаловался мой друг, иеромонах Пимен, советуя мне как можно меньше интересоваться ходившими по рукам подробными списками грехов для кающихся:
- Такое узнаешь, чего никогда и не знал! - сокрушался он, качая головой. - Для какой цели их кто-то написал, не понимаю! Такая мерзость...
|
