Верою исцеляюсь
Главная » 2012 » Февраль » 8 » ТЕМАТИЧЕСКИЕ ВЫДЕРЖКИ ИЗ ЗАПИСОК
10:03 ТЕМАТИЧЕСКИЕ ВЫДЕРЖКИ ИЗ ЗАПИСОК | |
 ТЕМАТИЧЕСКИЕ ВЫДЕРЖКИ ИЗ ЗАПИСОК
НИКОЛАЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА МОТОВИЛОВА ПЕРВОЕ НАПАДЕНИЕ ДЕМОНА. ЛЮТЫЙ СТРАХ Я [Мотовилов] занимался составлением подробного жизнеописания святителя Митрофана. Когда при описании чудес святителя Митрофана я кончил 48-е чудо об исцелении из дворян девицы Паренаго, сорок пять лет одержавшейся бесом, мне пришлось задуматься над тем, что каким же это образом случилось, что в ней в течение столь долгого времени жил бес, а ни она сама о том догадаться не нашлась и никто другой того заметить и обличить не мог?! Да и каким же образом бывает это, что в православной христианке, ходящей во святую церковь Божию, причащающейся Святых Таин Христовых, мог жить столь долго бес, не будучи изгнан из неё Святынею Божиею?!!
Итак, в возможности существования бесов или житья их в некоторых людях я нимало не сомневался, но мне по врождённой неутолимой любознательности хотелось ещё и на самом себе видеть и испытать, и, подобно Фоме апостолу, духовно осязать, и чувственно удостовериться, каким же образом это обстоятельство бывает в людях на самом деле, что и при полной благодатной обстановке человеческой души дарами Духа Святого, если можно употребить это выражение, а всё-таки может в том же человеке и бес обитать?? Вот что до глубины души затронуло меня в это страшное мгновение – а это всё не просто лишь по обыкновенному любопытству, чтобы получить результат ужасающего опыта без надлежащего общеполезного употребления, но для того, чтобы потом уверить и самых ожесточенных неверующих и погибающих чрез это неверие людей, что слово Божие, глаголанное Духом Божиим во Святом Евангелии, истинно и что действительно иота едина не прейдет от Писания сего Боговдохновенного, "дондеже вся будут". В оное то время, как мысли сии пришли мне в голову, я сидел в комнате для приёма приезжих архиереев, и когда я утвердился в мыслях сих, то такойнеобыкновенный и страшный ужас объял меня, что я не мог сдержать даже и пера в руке, оно выпрыгнуло из пальцев. Я дрожал страшнее всякой лихорадки от ужаса, неизъяснимый страх возобладал мною и всеми силами души моей. Слово человеческое немощно выразить всю боль, тоску, сокрушение, недоумение и то неестественное страхование, вполне безотрадное, которое объяло целым составом моим, как бы впадшим в глубину вод. Сколько я ни бился духовно изо всех сил моих, но ни слезы, ни молитвы и даже, по невозможности без отдыха непрестанно креститься, и самая всемогущая сила Креста Христова не могла совершенно отогнать от меня всего этого, в полном смысле слова неизреченного, бедствия. Ибо хотя во время знаменования себя осенением Креста Христова я и чувствовал отраду, но как только рука уставала творить знамение это на челе, на персях и на всех членах моих, ибо я страдал всецело во всех моих членах, и я переставал креститься, так снова и с большею яростию, почти даже невообразимою, начиналось снова бедствие нападений на меня бесовских, что я по чутью духовному внутреннему ясно уразумевал. Не только нельзя было мне пера в руки взять, но и рукописи подлинного, секретного, по открытии святонетленных мощей святителя Митрофана дела, бывшей тогда у меня тут, читать невозможно было – перо выскакивало из пальцев, буквы прыгали и двоились, и троились в глазах моих. В недоумении и ужасе я и сам не знал, что мне предпринять, когда услышал слух молитвы Иисусовой, совершаемой при дверях комнаты той, где я был, высокопреосвященным Антонием, и, сказав "аминь", отворил ему двери к себе. "Что с Вами?! – спросил он меня, увидев, что я нахожусь в страшном изменении в лице и в непостижимом для него сотрясении всех моих членов. – Что с Вами, – повторил он, – что Вы даже как будто и не слышите вопроса моего?" Я подошёл под его благословение, и когда получил оное, то с трудом едва кое-как смог хотя отчасти намекнуть ему о всём мною тут не знаю как перенесённом… Скажу одним словом, не распространяя более рассказа о бедствии моём, что не прошло и двадцати дней после того, как я впал в совершенное отчаяние, и борьба новая восстала на меня: дух хулы на высокопреосвященного Антония напал на меня, и дух злобы стал возбуждать во мне помыслы: "Зачем он коварствует и будто бы обманывает меня, не посылая службы, в честь святителя Митрофана сочинённой мною, к Государю Императору?" И стал дух этот ожесточать сердце мое, что владыка чрез то лишает меня и временного и вечного. Горе неизъяснимое овладело мною тогда, и тут-то уже стал я каяться и о том, зачем я поехал в Воронеж? Зачем, будучи у батюшки отца Серафима в Сарове и когда он хотел исцелить меня – да и о прочих нуждах моих попечись о всех, – не остался у него, забывши, что я на всё это соглашался радушно и что сам великий старец пожелал предварительно молитвенным подвигом испросить разрешения у Господа Бога, что ему делать в отношении меня?... В таком-то бедствии быв, причастился я Пречистых и Животворящих Таин Господних 27 или 28 декабря 1832 года из рук самого высокопреосвященного Антония, но, к несчастию моему, не в облегчение, а в приложение и без того многих моих согрешений. Владыко мой, безценнейший благодетель Антоний, видя, что зубы у меня стиснуты стали вдруг при приёме в уста Пречистых Тела и Крови Христовых, сказал: "Проглоти". И зубы мои разжались, и Животворящие Тайны Тела и Крови Господних вошли во внутренность мою, но вместо обычной сладости и радости духовных и неизъяснимого успокоения, которые я до того всегда ощущал, причащаяся Пречистых Таин Господних Христовых, целый ад вселился в меня, так что я не помню, как я смог вычитать молитвы после причащения, как доехал до квартиры моей, напился чаю и лёг отдохнуть после причащения, ибо пролежал весь день тот как мёртвый. ВТОРОЕ НАПАДЕНИЕ ДЕМОНА
ОГОНЬ ГЕЕНЫ, ХОЛОД ТАРТАРА И ЧЕРВЬ НЕУСЫПАЮЩИЙ С чего все началось?
Приступаю к описанию самого страшного и явного нападения на меня уже не людей, смущаемых бесами и служивших орудиями неисчислимых козней их, но самого беса, и притом самого хитрейшего именно же: Аббадоны или Аввадоны – по-гречески же Апполиона – и второго по Люцифере, то есть Деннице – главном и начальнейшем из всех отпадших от Господа Бога ангелов. Осенью 1834 года, бывши в Воронеже на памяти моего исцеления, то есть на день Покрова Пресвятой Владычицы нашей Богородицы, я после оного пожелал ехать в Курск, на родину батюшки отца Серафима, как для собрания сведений у родных его и близких знакомых, ещё в живых находящихся, о первых летах его жизни, так и для покупки двух тысяч дерев яблоней для насаждения в его Мельничной Дивеевской общине сада, о коем он меня, между прочим, сам ещё при жизни своей просил. Высокопреосвященный Антоний, от коего я ничего не скрывал, сказал мне: "Я бы советовал погодить и пожить здесь в Воронеже, понасладиться благ Господних, которыми, я вполне убеждён, за все Ваши злострадания всё-таки не иначе как чрез Воронеж вознаградит Вас Господь и в сём веке, и в будущем. Мне кажется, что намерение Ваше ехать в Курск неполезно будет для Вас. Мне сдаётся, что тут кроется какая-нибудь кознь бесовская, то или вовсе отложите эту поездку, или по крайней мере повремените, не даст ли Господь мне пояснее узнать, что это сердце мое вещует, что от этой поездки не будет Вам добра". Но я был столько безрассуден или судьбам Всевышнего угодно было попустить мне то, что я последовал не совету его благому и отеческою любовию ко мне возбужденному, но неосновательной воле сердца моего, внутри себя полагая, что будто бы я кое-что в путях Господних разумею и доволен сам по себе один, без отчёта кому бы то ни было на свете, управлять путями жизни моей, и отправился в Курск. ...Много растерял я благодатных милостей Божиих, полученных мною в большом избытке в Воронеже в этот приезд мой к святителям Воронежским: Митрофану и Антонию. Первое мучение. Голоса и хохот демонов
В Курске, в гостинице Полторацкого, где я около недели простоял, стали явно нападать на меня бесы и видимым образом терзать внутренность мою и всё тело и в насмешку надо мною и тем, что я сочинитель службы святителю Митрофану и что высокопреосвященный и до тех даже пор всё-таки не представил её Государю Императору, говоря о том между собою, по-славянски прибавляли: "рцы же ми, брате мой, яковая бывает кончина таковым людем?" – "Сицевая", – отвечал ему другой. И они начинали рвать меня со всех сторон, разрывая по видимому и по чувственным ощущениям на куски тело мое и плоть мою. Я хотел было омыть себя всего святою Богоявленскою водою или из источника батюшки Серафима, взятою и имеющую, по собственным словам Царицы Небесной, сказанным великому старцу, равную благодать с водою из источника Вифезды, известного из Евангелия по благодатности своей. Но последнюю, как оказалось, я выпил всю до капли, недоезжая ещё до Воронежа, ибо ехал туда не прямо из Саровской пустыни, где сей источник находится, но чрез Симбирск – Хвалынск и Пензу, и первая испортилась в дороге, каковая порча знаменовала, что благодать Божия отступила от неё. Я хотел было испить воды с чудотворного камня отца Серафима и омыться ею. Но и камень куда-то пропал, или я потерял его дорогою, хотел покуриться ладаном, из Дивеевской обители Мельнической Девической взятым, а также из Сарова и из Воронежа особо хранившимся у меня; но и их растеряли дорогою. Стал креститься, но рука ослабевала от творения на персях и на челе знамения крестного, онемев, не могши более ограждать меня крестом, и муки снова начинались с большею яростию и с злейшими насмешками, отчего, изнемогая вовсе от страданий, я едва не лишился рассудка, и мне бы скорее торопиться возвратом в Воронеж, а я по совету одного человека поехал в Белград, уездный город Курской губернии. Но там у святителя Иоасафа Горленки, когда надели на меня его митру архиерейскую, то голову мою так сжало и стеснило мозг мой, что слёзы брызнули из глаз и искры посыпались. Я думал, что тут же умру, после же безчисленных искушений по дороге из Белграда до Воронежа, в которых будучи и сам не понимаю, каким дивным Господу единому доведомым способом Бог сохранил меня от греха. Я очутился в такой и кроме того уже явной борьбе прямо уже не со страстьми моими, но и с бесами – отдельно, что они стал вслух разговаривать со мною: "Куда ты едешь теперь и зачем едешь в Воронеж? Поезжай в Симбирск, там ждёт тебя Катинька Языкова, а тут чего ты дождёшься от Антония. Он и службы Государю не представил, и другого не получишь ничего, да и остальное всё растеряешь. Поезжай лучше в Симбирск". Но когда я утвердился в мыслях ехать прямо в Воронеж к высокопреосвященному Антонию и твёрдо решился на то, сказав в сердце своём: нет, что бы ни было, еду прямо к отцу и благодетелю моему духовному и буду просить прощения во грехе моем хулы на Духа Святого. Тогда бесы с громкими восклицаниями напали на меня: "А когда так, ты не хочешь нас слушаться, а хочешь ехать к Антонию твоему в Воронеж – поезжай же, ну так вот, он и отнимет у тебя твою Катиньку". "Нет, – отвечал я, – Бог обетовал мне её". "Обетовал, – отвечали они, – посмотрим, как ты получишь её, эту обетованную тебе. А вот увидишь, Антоний отнимет её у тебя, а лучше нас послушай – поезжай в Симбирск, Катинька будет твоя, и насладишься всеми благами земными". "Нет, – отвечал я, крестясь со всех сторон, – нет, что бы ни было со мной, как бы ни устрашали Вы меня, а я всё-таки в Воронеж прямо еду – и никуда помимо Воронежа сворачивать не хочу". "Ну, когда так, – крикнули они разом, – так уж мы с тобой по-свойски разделаемся". Страшное тёмное холодное облако влетело в тарантас, руки мои опустились, я не мог уже креститься более, ноги вытягиваться стали, рот невольно кто-то разжимал, как я ни стискивал зубы и губы, рос растворен был широко, а тёмное облако холодным и отвратительно вонючим потоком стало как бы вливаться мне в рот и горло, проходя в утробу мою, и когда всё вошло в меня, то рот сам затворился, зубы сцепил кто-то извнутрь меня, и в одно мгновенье от почек огненный поток с самым жгучим ощущением потёк по спинному хребту и мозгу, в нём находящемуся, прямо в головной мозг мой и схватил меня за темя, сжав его у себя, как бы зубами во рту, распёр всего меня, упираясь в пальцах рук и ног моих, так сильно стал жать меня, что я всю дорогу до Воронежа во время этой последней станции лишь только икал да икал безпрестанно. Сковали демона цепями...
Вот в эту-то первую по приезде моем из Курска ночь с 18-го на 19-е и на 20 октября 1834 года увидел я в первый раз святителя и угодника Божиего Митрофана, который лично сам явился мне во сне, держа в руках огромную железную цепь и большой замок, сказав мне: "Есть мудрость свыше снисходящая но та, не такова – а тиха, мирна, кротка исполнь дел благих и милости, - а это всё, что в тебе ни есть, – всё от духа злобы. Вот смотри, враг диавол, как камень, залёг в тебе, и посмотри, сколько в тебе осталось человеческого духа твоего". Он указал мне на ту высунувшуюся возвышенность горла, которую в просторечии кадыком зовут, и мне каким-то образом у самого себя видно стало на этом месте небольшое, с пятак медный, беловатое пятно; а всё прочее тело моё, как уголь или сажа, показано было всё чёрным. И затем сказал мне святитель Митрофан: "Но я помогу тебе". Взявши цепь в обе руки свои, стал оцеплять в руках, ногах и во всём во мне бывшего духа злобы – в виде тёмного облака, вошедшего в меня, как я выше пояснил, и, обложив его цепями во всех частях тела моего, запер концы цепи сей на замок, повешенный на языке моем, и, взяв ключ от него к себе, прибавил: "Вот я связал его теперь, чтобы он не истребил тебя, а ключ у себя буду беречи до времени". Благословив меня крестным знамением, скрылся от очей моих. * * * Высокопреосвященный Антоний утешил и ободрил меня продолжительною духовною беседою, между прочим, еще сказал мне о святителе и угоднике Божием Митрофане. Что когда пришло ему помышление, что кто же согрешил, Мотовилов ли, я или родители его, что он так тяжко страждет, и с которого времени началось в нем это бедственное страдание, то святитель отвечал ему: «Неужели ты забыл слова евангельские, по подобному случаю, когда ученики Господни вспрашивали Богочеловека Иисуса, кто согрешил, сей ли, или родители его? про слепорожденного, – а Мотовилов хотя и не слепорожденный, но страждет с Крещения своего, – так и про него Господь отвечает: ни сей ни родители его, но да явят ся дела Божии на нем.Родители его были добрые и верные Христу Богу христиане. И он есть им Богом обетованное чадо, и до Крещения своего ничем не мог прогневать Господа Бога, так и ему дано страдать от самого Крещения и, по слову апостола, не токмо веровати, но и страдати, но не с тем, чтоб погибнуть в безотрадном страдании сем; но да явятся дела Божии на нем по чудному Промыслу Божиему, допущенные ему изведать на самом себе. Вспроси его: как он родился, что было при Крещении его с ним и как и когда наречено ему имя? Он скажет тебе, что имя ему дано святителем Николаем Чудотворцем за несколько лет, не только до рождения его, но и до самого бракосочетания родителей его; что во время Крещения он закричал чрезвычайно громко, и из черных как смоль волос сделались белые как лен, и все подумали, что он громко закричал единственно потому, что вода была очень холодна и он испугался холода. Но это произошло оттого, что при сошествии благодати Святого Духа на крещаемого дозволено было в то же время и бесу войти в него и разбить весь состав его, чтоб можно было ему вместиться в нем, и вот от этого-то лишь только и закричал он так страшно. Он скажет тебе и то далее, что он должен был долго страдать на первом году и врачи называли болезнь его каменною болезнию; но это была боль от вселившегося в него по допущению Божиему беса, производившего в нем эту боль. Вспроси его, были ли с ним после этого и такие странности, что, например, он согнется в кольцо, закинув ноги за уши, и на спине завертится, как кубарь, так что уже не видать ребенка, а только один вертящийся круг живого существа вместо неодушевленного, вертимого постороннею силою, потому что неужели младенец мог сам это делать? Тебе именно говорю, что это в нем действовал бес, тем более что по окончании работы этот враг мгновенно развертывал его и ударял руками и ногами об пол, чего он сам делать не мог, почему родители его, не зная, что в нем делается, и подстилали кошмы и подушки в той комнате, где он проводил безсонные ночи, ибо до трех лет он спать по ночам не мог, а утешался, только глядя на звезды и месяц, и, дождавшись восхода солнечного, лишь тогда засыпал, и многие другие странности, будто бы капризы его, происходили лишь только от действий в нем этого же беса. И вот за то-то и для того-то, чтоб он не погиб от его злоумышлений бесовских, и дана ему благодать Божия, что он сподобился многих истинных видений и откровений Божиих; для того-то Господь свел его с великим старцем Серафимом и с тобою, и вот нам дает помогать ему, чтоб защищать его от действий врага диавола и все губителя, которому хотя и дозволил по Своему непостижимому Промыслу вселиться в него в час Крещения его, но не для того, чтоб погубить его, а для недоведомых судеб Своих, причину коих Он Сам откроет, когда изволит и тому предопределенное время придет». Второе мучение. Геена огненная Далее святитель приказал меня отчитывать, что поручено было высокопреосвященным Антонием духовнику его собственному отцу Варлааму. Но прежде всего мне велено было отслужить молебен с водоосвящением святому Михаилу Архистратигу, и когда я отслужил молебен в Архангельском соборе чрез очередного служителя церкви, то бес так стал жечь меня, что с кожи моей явственно стала по нескольку раз в день сходить сажа. Я принужден был неоднократно сменять белье почерневшее, как будто вынутое из трубы, потому что вместе с тем и пот выходил из меня, по нескольку раз умываться в день, иначе лицо мое было подобно лицу эфиопа от сажи, выходившей извнутрь и покрывавшей его чернотою. Невозможно никаким словом описать, никаким умом без этого ужаснейшего опытапридумать, как неизъяснимо страшны, тяжки и, когда бы свыше Бог ни посылал силы, не удобопереносимы эти вечные муки, продолжавшиеся со мною около трех суток сряду без самомалейшего хотя бы на миг времени послабления, так что я и спать в эти трои сутки не мог, а если что и пил, и ел я по немощи плоти человеческой, не могущей жить без пищи, то все это мигом исчезало внутри меня, как будто бы вовсе не пил и не ел. * * * Продолжая рассказ о бедствиях моих, скажу, что к концу третьих суток огонь гееннский, жегший и не сжигавший до смерти, а только неимоверно и неизобразимо мучивший меня, до того усилился, что кости мои в ногах затрещали ощутительно и явственно для меня от пламени, пожиравшего их. И я в неизъяснимо ужасном страхе прибежал к высокопреосвященному Антонию и сказал: «Я погибну вечно, если Вы не дадите мне отрады, у меня ум исступает, я боюсь, чтобы в безпамятстве моем от болезней этих внутренних я не посягнул на самоубийство, но если не поможете, то здесь же и умру у ног Ваших, потому что кости мои трещат от пламени гееннского, пожирающего всю внутренность мою». Он взглянул на меня своим добропроницательным взором и сказал: «То-то вот грешить-то мы мастера, а каяться и нет охоты, ведь покаяние-то – не простая лишь только исповедь грехов есть, но и совершенное и полное за них по истине удовлетворение, даже до последнего кодранта, как Спаситель сказал». Я впал в отчаяние, ноги подкосились, я зашатался и упал бы тут у ног его, если бы он сам, бросившись ко мне, не поддержал меня. «Что же делать, – сказал он мне, – если тяжки Ваши страдания, то уже хотя не отчаивайтесь по крайней мере и надейтесь на непреоборимую помощь Божией Матери и Ее за Вас заступления, вспоминайте все Её милости, неужели же и после стольких Ею сделанных для Вас вспомоществований Она Вас бросит теперь без отрады; нет, Господь милостив ко всем кающимся грешникам и чрез Нее умоляющим Его о всепрощении грехов своих», – и потом вынес мне большой стакан виноградного вина какого-то, сказав: «Вот это Вам от святителя Митрофана», дал мне выпить, и, казалось бы, воспаление – если бы то было действительно естественное внутреннее телесное воспаление – могло усилиться, но, напротив того, сладкая прохлада, ослабление и успокоение, проливаясь мало-помалу, стали расходиться по жилам моим. Я чувствовал, как пламень утишался мало-помалу и болезни мои стали быть менее чувствительны мне, и высокопреосвященный Антоний сказал мне: «Идите к отцу Варлааму теперь, исповедайтесь ему во всех грехах Ваших и причаститесь завтра Животворящих Тайн Господних». И когда я исповедался, то все кости мои как бы распались во мне или рассыпались, и мне казалось, что руки и ноги отпадают у меня, и я принужден был поддерживать руками живот свой на ходьбе, ибо не только казалось, но и чувствовалось, что он вываливается. Вот ведь каковы будут-то муки огня гееннского и того не светимого и негасимого пламени, в коем грешники будут вечно гореть не сгораючи и в коем богатый, мучимый нестерпимою и ничем не утолимою жаждою, просил у Лазаря, убогого в жизни сей, но богатого в жизни будущего века – и на лоне Авраамовом упокоеваемого, хоть каплю воды для утоления жажды своей, и не получил, потому что не попекся об исполнении заповедей Господних и хранении Закона Божиего в здешней временной жизни, а потому лишился отрады в жизни будущего века. Ибо здесь, на земле, есть время спеяния и добра, и зла, а там – время жатвы и мздовоздаяний комуждо по делом его, и что Бог это мне, кончившему полный курс наук в университете, дает испытывать и вполне чувственно осязать на себе для того, чтобы я все и ученой собратии моей, а в особенности духовнообразующимся и готовящимся в саны священнические, архимандритские и разных степеней иерархические засвидетельствовал некогда, что мука гееннского огня вечного будет именно такова же и не одною совестию или сожалением о прежних грехах или стыдом и укоризною будут мучиться грешники в аде в начале и потом в геенне, но истинными физическими болями. Ибо по воскресении из мертвых все мы восприимем ту же самую теперешнюю нашу плоть, которую из утроб матерей наших и от семеней мужеских отцев наших получили. Что же говорит апостол о храмине новой, то относится не до плоти нашей, которая будет одинакова такова же и на нас, какова на Господе нашем Иисусе Христе с язвами и прободением в ребра, на Кресте полученными, и доселе пребывающая, в каковой и являлся святым Своим апостолам, уверяя их ядением и питием, что Он не дух или привидение, но имать и кости, и плоть ядущую и пиющую, каковая и на Царице Небесной, в третьи сутки воскресшей преславно, была. С каковыми именно плотями, а не иными живут Они доселе на небесех, посещая в них и являясь очевидно и осязательно всем верным и явлений сих достойным рабам Своим. И что лгут новые богословы, что того не будет, чтобы сии же самые наши плоти воскресли некогда, и тем погубляют души, малоутвержденные в вере. И что если они, новые богословы сии, и сами не покаются, и других, соблазненных ими, не привлекут своим всенародным покаянием к вере в истины Божии, мною тогда и на себе самом испытыванные, то есть что муки вечные, проповедуемые Евангелием, будут не привидением, но истиною, таковы, как писано и как я отчасти и на себе самом испытал, – то и они сами на себе самих действительно испытают то же, если не тягчайшее жжение от огня гееннского, которым я тогда горел не сгорая, но видимо для всех по воле Божией покрываясь сажею в уверение всех того, что муки жжения внутреннего во мне не есть иллюзия или обман чувств; но истинно фактическим событием в глазах свидетелей посторонних оправдываемая Богом, во спасение многих любящих Бога и в справедливый укор ненавидящих свидения Его. Третье мучение. Лютый холод тартара
Когда же я стал причащаться в Крестовой церкви, то правая рука моя так отброшена была наотмашь, не моею, но чужою силою, что чуть не вышибла потира с Пречистыми Тайнами из рук иеромонаха, причащавшего меня. После причащения сего я получил на три или четыре дня отраду. А отчитывание все-таки продолжалось, ибо бес не сказывал своего имени, и немного времени спустя – сколько? – в точности не помню, а лгать на истину Божию и в неважном счислении дней не хочу – напал на меня такой нестерпимый холод или, лучше сказать,лютый мраз, что я не только на горячей лежанке или печке легши, но даже и противу огня, в печи горевшего, ставши никак не мог нимало согреться. И что еще и того страшнее и страннее, что и самый огонь как будто в отношении меня лишился своей огнепалительной силы и не мог нимало сжигать плоти моей – студенее льда охолодевшей, – если бы я, например, клал на горящий огонь руку мою и долго держал оную над ним, то он не только не сжигал, но даже и не согревал нимало её, а только всю покрывал ее сажею. Услыхав о том, его высокопреосвященство архиепископ Антоний изволил вспросить меня: «Неужели это правда, что Вас и огонь не жжет, – можно ли мне в этом удостовериться?» «Очень можно, – отвечал я, – и это сущая правда, к несчастью моему, ибо я не могу не только гореть или согреться ни на мгновенье, но не чувствую даже и тепла, прикасаясь к огню». Икогда подали свечу, то я с четверть часа продержал руку мою над ней, и она не только не опалилась, но даже и не согрелась нимало, а была холодна как лед и только вся покрылась сажею от копоти свечной. Этот нестерпимый холод продолжался двое только суток, в которые я был чисто как окоченелый. Как я жил и мог стерпливать его, должен был бы весьма справедливо сказать, не знаю, если бы не видел чувственно, что и за всею нестерпимостью его Господь Бог милосердием Своим изволил помогать мне переносить это действительно без сей помощи Его совершенно нестерпимое страдание. Ибо кто-то опять невидимый тем же, как и прежде, тихим и любвеобильным – растворенным радушием – голосом разъяснял мне, что это тот самый мраз лютый вечного тартара, ниже всех миров находящегося, и ничем не согреваемого, и ни под каким видом, кроме Всемогущей силы Божией, согреться немогущего; существование которого с прочими муками от Святой Церкви Божией проповедуемыми хотя и отвергают новые богословы, но он действительно существует и будет по преимуществу их жребием в бедственных мучениях гееннских и во тьме кромешной, то есть обретающейся вне всех миров под последнею восьмою твердию, если считать от предвечного Эмпирейского неба, где искони был, есть и будет во веки всех грядущих веков всегда неизменно существовать Престол Всетворца Бога – Триипостасно Единого, а вместе с тем и нераздельно неслиянного, про что в Священном Писании говорится про миры: небеса небес; а про Эмпирейское небо или про твердь под ним сущую: «и вода, яже превыше небес», – и, обращаясь снова к последней, восьмой тверди над бездною, он продолжал: «В каковой бездне тартара суть и пребывают во веки, с огнем гееннским несветимым и негасимым этот мраз лютый и червь неусыпаемый, и смерть вторая, которой и демоны или бесы трепещут, уготованные диаволу и ангелам его». Четвертое мучение. Червь неусыпающий
Потом высокопреосвященный Антоний благословил меня снова причаститься Пречистых и Животворящих Тайн Господних, которыми «всяк оживляется и обожается, ядый же и пияй чистым и сокрушенным сердцем с верою и любовию, – как он прибавил, – и от которых сила и власть диавола ослабляется и совершенно разрушается, если на очищение души же и плоти человеческой и то разрушение власти бесовской изъявляется особою волею Вседержителя Бога». Но не тут конец испытаниям вечных мук – предназначенным для меня Его благопромыслительною десницею, – и после трех или четырех дней сладчайшей благодатной отрады я испытал на себе еще и вечное третие мучение – это мука червя неусыпающего, но это уже продолжалось только полторы сутки, а и за всем тем это такая страшная мука и во столько крат страшнейшая прежних двух мук вечных же, но показавшихся мне легчайшими противу этой последней и до того ужасной, что при всей очевидной и ясно сознаваемой помощи Божией, подававшейся мне, каким образом я оную вытерпел и до сих пор понять не могу. Эта мука страшнее всех мук на свете, и если она и в полторы сутки или, вероятно, не более пятидесяти часов продлившаяся показалась мне так страшною, то какова же она будет в не светимой тьме кромешной в отсутствии всякой помощи Божией и в безотрадной уверенности, что она вечная, ничем не утолимая?!!! Представьте себе, что в вас кишат, как мошки, ползают, гомозятся, грызут вас во всех частях тела вашего и готовы сейчас же из всех отверстий тела вашего выползти наружу миллионы червей, чтобы покрыть всю поверхность плоти вашей столь же разнообразными, но более лютейшими муками, ибо видимы для глаз и осязаемы руками, без всякой возможности хоть на мгновенье от них избавиться. Вообразите, что всё, к чему бы вы ни прикоснулись, все в одно мгновенье, несмотря на то что до этого времени ничем не было вредимо, а тут закишит видимым образом осязаемыми, но вами лишь одними видимыми и осязаемыми, червями, так что вам ни пить, ни есть ничего невозможно, в противном случае принуждены будете и пить, и есть лишь одних этих вечных и ничем уничтожиться не могущих червей. И вы получите только слабое и отчасти познаваемое понятие о том, что это такое – мука вечного неусыпающего червя и что я претерпел в эти должайшими многих столетий показавшиеся мне полторы сутки или пятьдесят часов времени, и едва ли более. Потому что и тут я едва не умер с голоду; потому что мне вовсе ничего нельзя было ни пить, ни есть от ужаса, и омерзения, и неизъяснимой тошноты, неудовлетворявшейся рвотою, ибо сколько сама по себе рвота ни тяжка для человека, а в этом бедствии и она могла бы почесться желательнейшею и сладчайшею отрадою. «Таково-то будет в вечности страшное мучение этого червя неусыпаемого», – сказал мне прежний священно-тайный, всегда отраду приносивший мне голос благодетельного невидимого существа, присущего тогда мне и все страдания мои подробно мне объяснявшего. Мучение пятое. Явление беса
И когда начались уже явные страхования и явления бесовские очевидно вкруг меня, то высокопреосвященный Антоний стал дозволять мне чаще причащаться, иногда даже на 3-й день, по два и даже три раза в неделю – друг за другом, – вкушать постоянно одни просфоры, благословенные хлебы, пить во всякое время Богоявленскую воду, а поутру натощак употреблять артус в пищу прежде всякого съестного, куриться Херувимским ладаном и переписывать всё Евангелие от святого Иоанна Богослова, как преимущественно имеющего власть на уничтожение сил духов злобы и отгнание всякой бесовской прелести и злоковарных их злоухищрений, каковая благодать ему как наперстнику и другу Христову в особенности от Бога дарована. В одно подобное сему время, когда я занимался перепискою Святого Евангелия от сего евангелиста Иоанна Богослова, явился мне бес – в полном митрополитском облачении в виде одного митрополита, в живых тогда бывшего, – и стал грозно запрещать мне продолжать это занятие, и стал требовать, чтобы я вовсе оное оставил, а слушался бы его одного, потому что он такой-то митрополит и что он столько свят, что подобно Христу Спасителю будто бы дверями затворенными вошел ко мне. Я посмотрел на него, и признаки явной безблагодатности и закоренелой злости были на нем. Я перекрестился. Но он все стоял и даже похвастался, что не боится креста. «Врешь, – отвечал я бесу, – ты не митрополит такой-то, я его знаю и тебя понимаю, что ты бес, но не хвастайся же, что ты не боишься Честного и Животворящего Креста Христова, вот же силою его-то, сокрушающего козни твои, и исчезнешь ты окаянный». И не знаю, откуда у меня взялась смелость при привидении. Я встал с места и, подошедши к нему, стал крестить его со всех сторон; но когда он, со страшным громом, треском, разметывая во все стороны искры, рассыпался в глазах моих, как ракета, то я так ужаснулся, что едва не умер от страха, и как в чем был (а это было часов в одиннадцать ночи), так несмотря на то, что ноябрь месяц был и зима уже стояла на дворе, прибежал я к его высокопреосвященству... Преподобне отче Серафиме, моли Бога о нас!
| |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |
