Верою исцеляюсь

О ДОВЕРИИ К БОГУ, ИЛИ ПИРОГ СВЯТИТЕЛЯ ФЕОФАНА

Вы заметили, что мы очень любим говорить и писать о доверии к Богу? Мы умеем это куда лучше, чем, собственно, доверять Ему, что не удивительно и отнюдь не только к этому предмету относимо.     

Любовь же к теме понятна. Доверие – это очень теплое и глубоко трогающее слово. Оно возвращает нас в детство, обещает нам безопасность, согревающую и защищающую нас любовь. Оно обладает психотерапевтическим действием: повторяя его, усиленно относя его к Богу, мы надеемся избавиться от своих болей и страхов...

Надеемся, но не всегда избавляемся, потому что слово это повторяем мы немножко всуе. Потому что доверять Богу – это на самом деле совсем не то, что уютно устроиться на маминых коленях или на папиных плечах. Довериться Создателю – предприятие для взрослых, сильных духом, твердых и решительных людей. Вы таковы? Я – нет, хотя и знаю, что надо.

Мне (как и многим читателям, полагаю) легко «доверять Богу», а точнее, радостно сообщать самой себе о доверии к Нему – когда в моей жизни происходит что-то хорошее, жданное, желанное. И гораздо труднее найти в себе подлинное, без кавычек, доверие, когда не случается того счастливого, о чем многие дни молилась, напротив, все поворачивает к худшему, и кажется, что Он не слышит молитв.

Темой доверия к Богу пронизано всё Священное Писание: это и Авраам, который поверил Богу, и это вменилось ему в праведность (Быт. 15,6), и Многострадальный Иов, и Давид со своими псалмами, и пророк Илия на горе Кармил... и, наконец, Дева Мария: се, раба Господня; да будет Мне по слову твоему (Лк. 1,38). Но, если мы всмотримся в эти и многие другие эпизоды Священной истории чуть внимательнее, мы увидим, что понятие доверия здесь тесно связано с понятием послушания Богу; что доверявшиеся Ему праведники и пророки исходили отнюдь не из того, что любящий Отец уж наверняка обеспечит им безбедное и безболезненное существование. Они доверялись потому, что имели понятие о благе высшем, о Промысле, для человека непостижимом и о своем долге перед Творцом, наконец. Хотя награда все равно приходила: он (Авраам. – Прим. авт.) сверх надежды поверил с надеждою, через что сделался отцом многих народов (Рим.4,18).

Кроме того, и в Ветхом, и в Новом Завете способность или неспособность человека сразу, не колеблясь довериться Богу – всегда проверка его веры как таковой. Это особенно хорошо видно на «отрицательных» примерах: пророк Иона бежит от лица Господня в Фарсис – как будто там, в Фарсисе, Бога нет (Иона, 1,3); Захария не верит Ангелу (Лк.1,11-25). Да и Симеон Богоприимец, по преданию, не поверил в свое время, что Дева может родить, после чего и ждал 300 лет... Все эти эпизоды обнаруживают слабость и несовершенство веры в людях, которые всегда считали себя верующими, конечно (а какими же еще?!), но которые при том не считали, оказывается, что Богу все возможно, то есть, ограничили Его всемогущество собственными рассудочными понятиями. Зададим себе еще один вопрос: наша вера не страдает ли этой слабостью, этим несовершенством? Моя страдает куда большей слабостью, легко догадаться.

Мы (пишу «мы», не всех имея в виду, но именно мне подобных) повторяем слова о доверии к Богу и бодримся, а на самом деле унываем, потому что наша вера слаба. В нас нет подлинного (не только словесного) доверия к Богу, потому что нет самоотвержения и способности подняться над собственными ограниченными представлениями о нашем благе.

Где есть вера, там, прежде всего, есть благоговение; а нам так не хватает благоговения перед волей Божией о нас! Отсюда – постоянные внутренние попытки сопротивления, спора, которые нас изматывают и потихоньку разрушают. Отсюда хроническая жалость к себе, подобная, как известно, соленой воде: чем больше пьешь, тем сильнее жажда. «Ты зришь нужды, которых я не знаю, зри и сотвори по милости Твоей. Порази и исцели, низложи и подыми мя. Благоговею и безмолвствую пред Твоею Святою волею и непостижимыми для меня Твоими судьбами, приношу себя в жертву Тебе. Нет у меня другого желания, кроме желания исполнить волю Твою», – это слова из ежедневной молитвы святителя Филарета, митрополита Московского, но нам до этого далеко, оказывается.

Плохо еще и то, что словами о доверии к Богу мы нередко маскируем собственную беспомощность, инфантильность, безволие, лень, беспечность. Примеров можно было бы много привести. Ну, хотя бы – неспособность разрешить жилищный вопрос, потому что страшно. Страшно шагнуть из приятного интеллигентного и православного мира в мир хищных риэлторов, подозрительных покупателей, хитрых продавцов и многозначительных нотариусов, перед которыми ты чувствуешь себя уже не доцентом и не публицистом, к примеру, а вертикальной козявкой, статус которой определяется количеством квадратных метров и возрастом твоей хрущобы. Страшно шагнуть в мир, где ты – как бы уже и не ты, где всем правит не духовное, а материальное. Страшно, и вот, мы заводим пластинку: «Я доверяю, пусть Он управит, я сам не буду делать ничего». И не понимаем, что проявляем на самом деле глубокое недоверие и малодушие. Да к тому же еще и гордость: страх унизиться, потерять значение.

Впрочем, это еще не худший случай. Худший был, когда ребенок погиб из-за беспечности молодой мамы, очень верующей, очень воцерковленной, и «доверявшей свое дитя Богу». Обойдемся без подробностей.

Ну так что же делать-то? Как научиться Богу доверять по-настоящему?

Хороший вопрос. Это ведь все равно, что научиться жить. Жить с Ним. У меня не получится. Никогда не смогу довериться по-настоящему и все принимать как исходящее от Него.

Но кому писал свои письма святитель Феофан Затворник, если не таким же, как я?

«Хозяйка сажает в печку пирог и не вынимает его оттуда, пока не удостоверится, что он испекся. Владыка мира посадил и вас в печь и держит в ней, ожидая, пока испечетесь. Терпите же и ждите. Как только испечетесь, и минуты не будете долее сидеть в печи. Тотчас вынут вас вон. Если рванетесь сами вон, будете то же, что недопеченный пирог. Вооружитесь же терпением. Еще скажу: по вере нашей, кто переносит благодушно все встречающиеся неприятности, тот причастником бывает мученичества...».

Причастником мученичества – неужели так? Да. А мученик причастен Христу. «Какое счастье и какая бесконечная и неизживаемая радость быть хоть отчасти участником тех язв, которыми все исцелены...», – писал в одном из светлых своих писем священномученик епископ Герман (Ряшенцев) расстрелянный в сентябре 1937 года после долгой череды арестов, тюрем и ссылок. Нам того, что он нес, не вынести, пожалуй, а вот немножко причастными себя почувствовать – почему бы нет?  

Только надо помнить – о чем, собственно, и пишет святитель Феофан – что для этого недостаточно просто страдать. Для этого надо переносить страдания благодушно (для чего современный язык так принижает слова, прежде высокие?). А если я не могу, значит, я недостойна собственного страдания, даже небольшого. Бог мне его посылает, а я, оказывается, не такова, чтобы его принять.

«Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей Святой. На всякий час этого дня наставь и поддержи меня так, чтобы видеть волю Твою для меня и окружающих меня. Какие бы я не получил известия в течение этого дня, научи меня принять их со спокойной душею и с твердым упованием, что на все Святая воля Твоя». Это слова из молитвы Оптинских старцев. Изначально каждый из них был обычным человеком, таким же, как любой из нас. Нас подстерегает опасность ложного смирения: мы читаем святых авторов и про себя говорим: «Ну, это ж были такие люди, не чета нам! Куда нам, жалким до них!» А это не они были – не чета нам, это мы теперь – не чета им, а возможности-то у нас те же, что и у них, как ни странно это звучит.

Чтобы научиться доверять Богу, нужно… учиться. Благо, уроки – каждый день, и учителей прекрасных предостаточно. И даже и самый неуспешный ученик – он все же ученик, и может когда-то помочь соседу по парте, делясь тем, что сумел-таки усвоить.

Марина Бирюкова