Верою исцеляюсь
Главная » 2011 Ноябрь 4 » Об уловлении в раскол нерадивого священника Василия Страхова
23:56 Об уловлении в раскол нерадивого священника Василия Страхова | |
 Об уловлении в раскол нерадивого священника Василия Страхова
Из архива Калужской духовной консистории, дело № 2
Отделившись от Православной Греко-Российской Церкви (в 1667 г.) в составе исключительно мирян и нескольких священников и диаконов, т. е. лиц только низшей церковной иepapxии, юная старообрядческая община оказалась вне возможности сохранить тот церковноиерархический строй, который присущ истинной Церкви. Неимение единоверного епископа, который бы мог чрез законное рукоположение продолжать преемственную от апостолов иepapxию, выдвинуло в старообрядчестве в самом конце XVII столетия жгучий вопрос о священстве. Различный способ решения этого вопроса, как известно, послужил причиной разделения нашего русского раскола на две главные секты – безпоповщину и поповщину. Последователи этой последней разрешили недоуменный вопрос об иepapxии довольно оригинально: за священниками они обратились к той именно Церкви, от которой самовольно отделились как от еретической и даже антихристовой. Но так как раскол объявлен был, с одной стороны, вне церковного общения, а с другой – строго преследовался по законам Империи, то единственным путем приобретения священства являлось похищение по обоюдному согласию похитителей и похищаемых, иначе говоря, появился особый институт беглых от Православной Церкви попов, отчего и секта получила название беглопоповщины. Так как подпасть под церковное проклятие и кару законов мог решиться человек только в особенной, исключительной крайности, то естественно, что в раскол из православных священников бежали только или те, кому почему-либо нельзя уже было оставаться в Православии, или те, кто материальные выгоды ставил выше всего в жизни, для кого богом был золотой телец. С другой стороны, чтобы удовлетворить многочисленные запросы разных старообрядческих общин относительно священства, центры раскола, конечно, должны были иметь особых специалистов-уловителей православного духовенства, которые соблазняли священников посулами привольной, безконтрольной жизни и богатой наживой на большом приходе. Изучившие до тонкости слабую сторону человеческой природы, всегда щедрые на угощение и деньги, уловители промышляли этим, – как они цинически выражались, – «товаром» с большим успехом и, конечно, с немалыми барышами, так как попы ценились очень дорого: от 100 и до 1000 руб. Особенное внимание уловителей было обращено на бедную по материальным средствам содержания духовенства Калужскую eпapxию, где к тому же до apxиепископа Григория II (Митькевича), вступившего на Калужскую паству в 1851 году, епископскую кафедру занимали уроженцы Великороссийских губерний и, следовательно, ни в каком случае не «обливанцы» (крещеные полным погружением. – Примеч. ред.), что, как известно, особенно ценится нашими раскольниками. Целыми десятками сманивали попов в Калужской епархии и образовали здесь для этой цели несколько передаточных притонов, откуда этот ценный и оригинальный «товар» и рассылался по всем уголкам нашего обширного Отечества, а преимущественно в так называемое Стародубье Черниговской губернии. Уловители священства вели свое дело так аккуратно, что очень редко удавалось правительству поймать и уличить этих своеобразных комиссионеров, а потому до нашего времени сохранилось очень мало известий о деятельности уловителей вообще и калужских в частности. Наша специальная церковно-историческая литература совершенно, можно сказать, игнорирует этот вопрос, а между тем он имеет немаловажный бытовой и исторический интерес. По предложению Калужской ученой архивной комиссии мне пришлось разбирать архив Калужской духовной консистории; внимание мое преимущественно было обращено на те дела, которые относились по старому порядку консисторского делопроизводства к разряду секретных, т. е. почти исключительно дела о раскольниках. Среди таких дел внимание мое привлекло дело за № 2 – «о беглом попе Василии Никифорове Страхове»; из этого дела усматривается, кто был в Калуге в начале XIX столетия уловителем, каким способом оп действовал и какими попами снабжал раскольников. *** Семнадцатого декабря 1831 года в Калужскую духовную консисторию явился человек, лет около сорока от роду, и обратился к столоначальнику Воскресенскому с просьбой выдать ему указ на получение псаломщицкого места в селе Заболотье Перемышльского уезда. Бедный и сильно поношенный подрясник, испитое лицо, носившее на себе довольно заметные следы неумеренного употребления спиртными напитками, – все это свидетельствовало о бурной жизни нового заболотского псаломщика. И действительно, достаточно взглянуть в данный ему консисторией указ и прочитать приложенные к нему справки, чтобы убедиться, что это было лицо в известном смысле выдающееся. Василий Никифоров (так звали получившего указ) был сын дьячка села Егорья Медынского уезда, родился в 1789 году и обучался в «Калужской духовной семинарии грамматике, латинскому языку, арифметике и риторике». Долго ли Василий Никифоров изучал эту премудрость в семинарии, осталось неизвестным; видно только, что с 1809 года 3-го ноября он уже состоял диаконом села Ржавец Лихвинского уезда, откуда, впрочем, 16-го октября 1811 года был переведен в село Боршевку Калужского уезда. Молодой диакон не заявил себя ничем особенно выдающимся, по крайней мере начальство было им довольно, так что 14 сентября 1816 года преосвященным Антонием, «бывшим епископом Калужским», он был рукоположен во священника к церкви села Бакатова Перемышльского уезда. С этого времени и начинается скорбная история попа Василия, доведшая его до побега в раскол. На первых же порах своего священствования о. Василий обнаружил в высшей степени неуживчивый и сварливый нрав и наклонность к пьянству. Все это, может быть, так и осталось бы никому неизвестным, если бы сам поп Василий после одной шумной неребранки с своими причетниками и прихожанами не подал 1-го февраля 1828 года в консисторию прошения, в котором говорилось «об ослушностях, чинимых против его того села причетниками, самовольных их от должности отлучках». Началось дело и следствие, которое обнаружило всю неприглядность жизни попа Василия, и вот поп Василий «за недоброжелательство к причетникам, клевету на прихожан в нехождении ими в церковь, за оставление воскресных дней без службы, нерадение о церкви, корыстолюбие и алчность и оставление младенцев без крещения более недели отослан был в Перемышльский Троицкий Лютиков монастырь под начало на один месяц». <…> 1-го июня 1829 года было решено запретить его в священнослужении и определить на дьячковское место. На этот раз наказание попа Василия не было продолжительным: 27-го марта 1830 года ему было в виде пробы предоставлено место священника в селе Красном Тарусского уезда, а потом в селе Высоком (с 18 июня 1830 г.). В это время поп Василий был отцом довольно многочисленного семейства, – у него было шесть человек детей: четыре сына и две дочери. Как и всякий раз уже свихнувшийся с настоящего пути человек, поп Василий не мог при своем сварливом и вздорном характере ужиться на новом месте своего служения. 28-го ноября 1831 года, по доносу благочинного и определению Св. Синода, поп Василий был снова запрещен «священнослужения, ношения рясы и благословения рукою <…> на два года» и определен на причетническое место в село Заболотье. Вот теперь-то и явился он в консисторию за указом. Столоначальник Воскресенский, к которому Страхов обратился с просьбой о выдаче указа, не замедлил объяснить просителю, что все время своего служения в Заболотье он будет состоять под самым строгим надзором благочинного и местного священника, что всякая жалоба со стороны этих лиц на нетрезвое поведение его, Страхова, повлечет за собою еще большие для него неприятности и может грозить ему даже лишением священнического сана. <…> Выйдя из консистории, Страхов <…> увидел за собою плотную фигуру мужчины, который кутался в крытый овчинный тулуп с очевидным намерением скрыть свое лицо от прохожих. – Ну, что тебе от меня надо? – спросил Страхов, стараясь припомнить, где он видел это лицо раньше. – Ах, батюшка, батюшка! Да аль ты меня не узнал совсем? А? Помнишь?.. – При этом говоривший осторожно оглянулся по сторонам и, близко придвинувшись к Страхову, сказал: – В Высоком-то, попом-то где ты был... али забыл, что я тебе говорил-то тогда?.. Теперь отец Василий, действительно, припомнил. Это было еще в прошлом, 1830 году, <…> к нему явился этот самый человек и предложил бросить бедный приход, обременявшую его семью и бежать в раскол, обещая и приволье, и богатство. <…> С презрением отверг тогда отец Василий предложение уловителя и скоро за житейскими дрязгами совсем забыл про этот случай. Теперь снова перед ним восстала вся картина прежних соблазнов, а улыбающийся искуситель торопливо и шепотом продолжал: – Ну, тут-то нам с тобой нечего стоять, чего нос-то морозить; пойдем-ка ко мне, там потолкуем да перехватим что-нибудь; оно хоть и пост, а выпить у нас всегда позволяется... <…> Я ведь к тому речь-то веду, что ведь я у тебя в гостях прошлой осенью был, стало быть, ты должен теперь и ко мне побывать. Коли хочешь, я и до Заболотья-то твоего тебя сам довезу, мне тоже туда по делу одному нужно. <…> Пойдем-ка, я тебе кое-что скажу, благодарить потом будешь, весь век помнить будешь Василья Кирилловича Дегтева, это меня-то то есть, пояснил незнакомец, решительно направляясь к Ямской слободе.  В Ямской слободе по Московскому тракту находился постоялый двор калужского мещанина Василия Кирилловича Дегтева, который держал несколько троек разгонных лошадей и, как знали все соседи, держался поповщинского раскола по Лужковскому согласию (так называемое Лужковское coгласие образовалось в 1822 г. как протест против принятого всеми старообрядцами-поповцами указа Императора Александра I, которым дозволялось раскольникам принимать бежавших от Православной Церкви священников с тем, чтобы эти последние вели метрические записи. Признавая, что в антихристово время, каковым раскольники этого толка считали время от дней Патриарха Никона, не может быть дозволенного священства, не может быть и метрических записей и, видя в упомянутом указе скрытую ловушку злокозненного антихриста, лужковцы выделились в особое согласие и стали по-прежнему принимать только тайных беглых священников. Как самостоятельная секта эта просуществовала только до 1832 г., когда указом Императора Николая Павловича было снова воспрещено раскольникам иметь беглых от Православной Церкви священников; слившись в силу одинаковости положения с общей массой поповщинского раскола, лужковцы сообщили однако же поповщине свой фанатический, нетерпимый взгляд на Православие, который крепко живет в известной части поповщины и до настоящего времени (противоокружники)). Из приложенной к делу № 2 консисторского архива справки видно, что Дегтев этот был один из самых ловких и энергичных уловителей православных священников, которых он добросовестно выслеживал и отправлял большею частию к своим единоверцам-лужковцам в Черниговскую губернию, в так называемые Стародубские слободы, где этот оригинальный «товар» очень часто, благодаря многочисленности старообрядческого населения, требовался и, что особенно было на руку Дегтеву, хорошо оплачивался.
Василия Кирилловича Дегтева, как видно, хорошо знали в Стародубских слободах. <…> Из шести арестованных в 1833 году в Стародубских слободах беглых православных священников четверо указали на калужского мещанина Василия Кириллова Дегтева, его жену – Александру Евдокимову и свояка Григория как на своих уловителей. В такие-то цепкие руки попал и отец Василий Никифоров Страхов, впоследствии откровенно показавший на суде все подробности своего побега в раскол. <…> В самую глухую полночь 17 декабря 1831 года со двора Дегтева выехала тройка, запряженная в большие ямщицкие сани с задком; в санях сидела сама Дегтева, а лошадьми правил Григорий. Внимательный наблюдатель рассмотрел бы в самой середине саней что-то прикрытое рогожей, это «что-то» и был поп Василий Никифоров Страхов, крепко связанный веревками и наглухо закутанный в нагольный тулуп. В таком полубезчувственном состоянии нового лужковского пастыря провезли станции две, потом снова подпоили, уложили и помчались далее... Как смутный и тяжелый сон пронеслось все это для Василия Никифорова Страхова. Но вот, наконец, он в многолюдном и богатом посаде Воронок, один в отведенной ему чистой и просторной хате, так как Дегтева и Григорий скрылись по приезде, сказавши о. Василию, чтобы он не безпокоился о своей покинутой семье, так как-де «старички» посылают ей вспомоществование. Василий Никифоров Страхов стал лужковским беглым попом и, как таковой, попал под строгую опеку всего лужковского общества, а главным образом своего дьячка-уставщика, который учил его всем тонкостям старообрядческой службы и пил с ним, как говорится, мертвую чашу. А не пить было на первых порах нельзя. Постоянный страх за свою безопасность, особенно после строгого указа 1832 года, под который как раз попал беглец Страхов, тоска по оставленной семье, беззастенчивая наука грубого мужика-уставщика, который на каждом шагу третировал своего попа и старался показать свое превосходство как начетчика и указчика, наконец, подозрительность еще не привыкшего к новичку-попу старообрядческого фанатичного общества, – все это забывалось только за чаркой водки. Какова бы ни была совесть этого человека, тем не менее, нет оснований не верить ему, когда он говорит, что и сознание своей измены Православной Церкви, которой хотя и недостойным, но все же членом и служителем он некогда был, отравляло для него на первых порах минуты радостного сознания своей полной материальной обезпеченности на новом приходе. Но человек ко всему привыкает, привык и Страхов к своему положению беглого раскольничьего попа, тем более что к нему скоро переехала и покинутая было им в Калужской губернии семья. Между тем обстоятельства круто изменились. <…> В 1850 году, 8 февраля, полицеймейстер посада Воронок Черниговской губернии при помощи военной команды поймал беглого раскольничьего попа, который назвался уроженцем Калужской губернии Василием Никифоровым Страховым и был с двумя жандармами после допроса препровожден в калужский тюремный замок. На все предложенные при допросе вопросы о. Страхов откровенно рассказал все вышеизложенное, а потому власти приступили с допросом и к уловителю Дегтеву; но этот последний, как и следовало ожидать, «во всем сделал запирательство», присовокупив притом, что «он, Дегтев, из общества калужского на отлучку из Калуги письменных видов никогда не брал и ни в каких отдаленных местах не был». Решено было дать Страхову с Дегтевым очную ставку; но и эта последняя, как видно из дела, не привела к желанным результатами, и поплатился только один Страхов, который был лишен священнического сана и отослан под бдительный надзор в Козельскую Оптину Пустынь, где скоро и умер в единении с Православною Церковию. П. ДОБРОМЫСЛОВ Миссионерский сборник. Рязань, 1901. № 3.  А когда станут они («старообрядцы». – Примеч. ред.) уверять, что у них «древлеотеческое» предание, спросите их: «Где у вас древлеотеческое предание?» – у поповцев или безпоповцев, – у филииповцев или федосеевцев, у спасова согласия или у перекрещенцев, или у новых австрийских проходимцев. Разве древлеотеческих преданий десять? Ведь оно одно. Когда у них оно не одно, стало, оно не есть древлеотеческое, – а все человеческие выдумки. У нас оно одно и совершенно согласно с древнейшим преданием нашим, согласно с греками и всеми православными христианами, на всей земле существующими. У нас всюду согласие, а у них всюду разногласие. В иной деревне толка три-четыре, – а то и в одном доме то же случается – и друг с другом не сообщаются. Где же тут Единая Церковь Христова? Какое же это тело Церкви, когда все члены распались и разошлись в разные стороны? Где же это «едино стадо»? И как можно сказать, что Единый, Истинный, Божественный Пастырь – есть их пастырь? Свт. Феофан Затворник, «О Православии с предостережениями от погрешностей против него» Источник: "Православный Крест" http://3rm.info/17184-ob-ulovlenii-v-raskol-neradivogo-svyashhennika.html | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |
