Верою исцеляюсь
Главная » 2011 Ноябрь 28 » Сценки из монастырской жизни
14:54 Сценки из монастырской жизни | |
 Сценки из монастырской жизни
Один монах другому: «Я бы перед тобой смирился, но, думаю, что это тебе не будет полезно».
* * * Один монах (очевидно, из начальствующей братии) с сочувствием и некоторым удивлением: «Да-а, брат, посетил же тебя сегодня Господь через меня скорбями...». * * * Было прошлым Великим Постом… На службе кафизму читает на церковнославянском о. С-н. И вместо «да не потопИт мя буря воднАя» читает «да не потопИт мя Будда». Да, подумал я, а ведь верно. Господи, да не потопит нас Будда! * * * Ты, брат, совсем не смиряешься... —Кто это не смиряется?! Это я не смиряюсь?! Да я тут больше вас всех смиряюсь!!! * * * Два монаха поругались и теперь мирятся: —Ты знаешь, я—такая дрянь, такая дрянь!.. Я… Я... Я даже хуже, чем ты... * * * Как-то приходит некий новоначальный брат к старцу и говорит: —Авва, я одержим гневом и хочу поколотить других братьев. Отвечает ему старец: —Иди, поколоти всех—и умирится помысел твой. Брат так и сделал, и потом пребывал в мире и любви до конца дней своих. * * * —Я раньше думал, что монашество—это пост и поклоны. А тут, оказывается, и за других молиться надо, как за самого себя! Да пошло оно всё!.. * * * Несколько лет назад на Афоне была такая история. Один монах-серб ходил по Горе (он и рассказывал) и зашёл в одну келию, где жили греческие монахи, старики уже. Идёт обычный афонский разговор: «Как спасаетесь?», «Идёт ли молитва?». Монах этот пожаловался, что молитва что-то и не идёт особенно… Греческий монах-простец огорчился: —Как это не идет? А сколько лет ты на Горе живёшь? —Три. —И всё не идёт? —Нет, не идёт. «Странно»,—задумался старик и вдруг спросил: —А на каком языке ты её читаешь? —На славянском, конечно. —Па!—монах-грек, просияв, хлопает себя ладонью по лбу,—так, конечно, не пойдёт! Читай на греческом—сразу пойдёт!—объявил он, довольный, что нашёл решение проблемы и помог брату. Κυριε, Ιησου Χριστε, Υιε του Θεου, ελεησον με τον αμαρτωλον * * * —Вот все говорят: «гордость», «гордость»! А вот я, сколько не наблюдаю за собой—никакой гордости не вижу. Но в других—сколько угодно. К чему бы это? * * * После недели очень тяжёлых и нервных работ: * * * —Теперь нам надо хорошо отдохнуть несколько дней, а потом мы снова сможем любить весь мир. * * * В монахе ценно только смирение, искреннее стремление к послушанию и к умному деланию. Всё остальное—образование, внешние личные дарования, обстоятельства внешней жизни, в которые монаха ставит Бог—не играет никакой роли. Делание истинного монаха есть—затвориться в пещере своего сердца и там день и ночь предстоять пред Богом в покаянии, непрестанно зреть Бога. А Бог уже делает с ним то, что хочет, и ставит его на то место в своём войске, на которое Он пожелает. И будет ли это послушание старца и духовника тысяч людей или коровника; пещера афонская или шумный приход в мегаполисе; трон святителя или одр болезни, а, может, и скамья подсудимых—всё это одинаково ценно пред Богом. Монах отвечает только за то, как он исполняет свое послушание, как он использует данные ему таланты. Перед Богом ценны не труды наши, а то отношение, то расположение сердца, с которым мы их совершаем. Монах не может сказать—«хочу, как преподобный Амвросий Оптинский, сидеть в келии и чтобы ко мне люди приходили» или—«буду путешествовать, как святой Герман Аляскинский, проповедовать Слово Божие и спасать тысячи» или «затворюсь в пещере, как Арсений Великий, и остаток дней своих проведу в молчании». Это прелесть. Это «искушение справа». По-человечески мы можем чего-то желать, но, повторяя вслед за Спасителем нашим: «Пронеси чашу сию мимо меня; но не чего я хочу, а чего Ты», мы учимся хотеть того, чего хочет Бог, и видеть Его таким, как Он есть, а не таким, как хочет Его видеть наше падшее Адамово «Я». И для того, чтобы мы могли видеть Его и были увидены Им, мы должны быть там, где Он ждёт именно нас. Мы желаем пустыни—и оказываемся на амвоне, мы желаем трона—и оказываемся на больничной койке, мы желаем писать и проповедовать—и Бог нас затворяет в пещерах или ставит нас с тяпкой на огороде. И на каждом месте, на котором мы находимся, Господь даёт нам благодать и дары соответственно месту и нашему усердию. И некоторым из нас Бог даёт благодать старчества. Старец—это не администратор, не талантливый организатор и не хороший психолог. Старец, прежде всего,—это образец послушания, это первый и истинный послушник среди своих послушников, часто, к сожалению, являясь и единственным. Старец—это тот, кто, являясь всем для всех, терпеливо и с любовью несёт на себе все тяготы и болезни, немощи, искушения своих чад; отвечая на нелюбовь—любовью, на нетерпение и ожесточение—терпением, на гнев—кротостью, на неверность—верностью и прощением, впитывая, как губка, всякую болезнь сердечную, всякую скорбь, всякую немощь, очищая их любовью и вознося далее к Творцу всех. Старец—это тот, кто ежеминутно, ежесекундно распинается и проливает кровь своего сердца за чад своих, уподобляясь в этом Христу Распятому, на что и получает от Него особую благодать, укрепляющую его и помогающую ему в трудах его. И без этой благодати послушание сие нечеловечески трудно и совершенно невыносимо. Не зря Святые Отцы Церкви говорили, что есть три вещи, на которые не следует дерзать без особой на то благодати Божией—это игуменство, юродство и отшельничество. И имея сии дары Духа, старец по человеческому желанию может хотеть затвориться в пещере или уйти в пустыню, и беспокоиться только о себе и грехах своих. Но, говоря словами нашего старца, Царь Небесный поручает ему Своих сыновей и дочерей, и он отвечает за них перед Царём до смерти, со всяким страхом Божиим, как пастырь добрый, полагая жизнь свою за овец своих. Наш старец как-то сказал: «Я—монах, и, как монаху, мне никто не нужен. Но если люди хотят жить рядом со мной, я должен проливать кровь свою за них». * * * Монашество—это радость. Умирает ветхий человек, рождается новый. Незаметно. Посторонним не заметно. Даже, может быть,—близким. НАМ незаметно. Но всё внутри меняется. Соединяется с Тем, Кого так любит, срастворяется. Радость. Радость быть с Богом. Радость быть новым, другим; всё, что было Вами прежде, всё, что Вы называли «Я»—всё спадает, как ветхая одежда, как куколка; вино нашей души вливается в новые мехи, потому что всё это наше прежнее «Я» не способно уже вмещать того нового, что рождается в нашей душе, и мы рвёмся на свободу. Нам было душно и тесно; теперь сразу—лёгкость, простор, свобода, полёт. По слову апостола Павла, обретаем себя в Боге. Находим самих себя. Становимся, наконец-то, самими собой. И когда нас кто-то окликает по старому имени, ничего в душе даже не вздрагивает. ЭТО НЕ Я. Это только запись в паспорте, имя, которое принадлежит совершенно постороннему человеку, уже покойнику. Знаете, я всегда испытываю чувство неловкости, когда я заглядываю в свой паспорт. Как будто я кого-то обманываю, а другие этого не понимают. ЭТО НЕ Я. Я не хочу видеться ни с кем из своих прежних знакомых. Потому что они, все мои милые и хорошие, будут разговаривать с человеком, которого не существует. Новые. Мы новые. Как гирю с ног снимают. Мы летим. Эти рассказы—не плод литературной фантазии, а реальные случаи из монастырской жизни. Редакция «Ступеней» выражает сердечную благодарность иеромонаху Клеопе (монастырь Петрас, Греция) за предоставленный материал. http://www.logoslovo.ru/forum/all/topic_2211/
| |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |
