Верою исцеляюсь

ПОЕДИНОК

...По хрусту травы и хриплому дыханию Воронцов понял: танкисты залегли где-то рядом.
- Демьян! - окрикнул он младшего сержанта. - Кто там?
- Кто-то - за лощиной. С той стороны. Идут всё время параллельно нашему следу. На след не выходят. Дистанцию не сокращают.
-Вы их наблюдали?
- Нет. Думаю, и они нас тоже. Мы сразу сменили маршрут.
- Уходите живее. Я найду вас по следу. Передай Нелюбину - пусть свернёт в лес. Затаитесь там где-нибудь в лощине и выставите часовых.
Он продолжал осматривать опушку дальнего березняка за лощиной, гать левее, видимо, давно заброшенную, заросшую камышом и какими-то толстыми будыльями, высохшими и повалившимися в чёрную колею. Хорошо, что они не поехали по той дороге, не воспользовались бродом и не оставили там следа. Обозу он приказал двигаться по лесу. Но след за ними всё равно оставался. Если идут по нашему следу, то скорее всего местные полицаи. Эти не отстанут. Выследят и будут брать. А может, кто-нибудь и похуже.
Сорока вновь нырнула в березняк и больше не показывалась. Это означало только одно: те, кто её так раздражал, были совсем рядом. Оставалось ждать.
Качнулась ивовая ветка, роняя лист. Падающий лист мгновенно вспыхнул в окуляре прицела, как вспышка выстрела и исчез в бурой траве. Человек в немецком камуфляже появился в глубине просеки. Остановился. Не оглядываясь, сделал знак рукой. И тотчас еще трое в таких же камуфляжных накидках и кепи с длинными козырьками выскочили из-за ольх и, на бегу перестраиваясь в цепочку, прямиком направились к броду. Трое. Четвертый, опустившись на корточки, сидел на просеке и осматривал в бинокль луг и противоположную опушку. Блеснули окуляры его оптики. Судя по движениям, не заметил. Главное, теперь не двигаться. Хуже, если их больше. Четверо... Четверо... Четверо - тоже много. Нет, видимо, все же больше никого. Четверо. Но если их только четверо... И если они идут по следу их обоза... Главное, не шевелиться. Сидевший на корточках встал, сунул за пазуху бинокль и тоже пошёл к броду. Во всё время, пока он сидел на просеке на четвереньках и смотрел в бинокль, ни с кем другим, кроме троих, перебегавших брод, он не перекинулся ни словом, ни жестом. Значит, четверо. Их было всего четверо. Вооружены немецкими автоматами. Приклады откинуты для прицельной стрельбы.
Через минуту автоматчики в камуфляжах перебрались по гати через болотину и скрылись за ивняком в лощине. Если они теперь за гатью уйдут правее, то след обоза не заметят. А значит, пусть уходят своей дорогой. Пусть спокойно уходят. Они - своей. Мы - своей. Такой вариант был возможен в том случае, если немцы шли не по следу.
Но «древесные лягушки» появились точно там, откуда полчаса назад выскочили танкисты. Значит, тележный след они всё-таки нашли и идут по нему. Пробежали шагов двадцать, присели. Видимо, совещались. Старший привстал и снова поднял к глазам бинокль. Опустился. И тотчас один из группы побежал назад, к броду.
Воронцов, всё это время лихорадочно метавшийся между надеждой, что всё обойдётся, что у «древесных лягушек», скорее всего, другая задача, а не преследование обоза, и необходимость действовать, мгновенно понял: если хотя бы один из четверых уйдёт, через несколько часов по их следу сюда прибудет взвод с пулемётами и миномётами, они окружат обоз и всех расстреляют с расстояния. Кому-то повезёт меньше - их захватят живыми.
Он просунул винтовку в развилку молодой берёзки и взял в прицел бегущего к броду. Никто не должен раньше сроков вынести из лесу тайну того, что здесь происходит и что через минуту произойдёт...
Хотя их обоз, как видно, для кого-то уже не тайна. Тогда хотя бы выиграть время. Несколько часов времени отряд выиграть у погони ещё может. При условии, что он, Воронцов, командир отряда, будет действовать сейчас безошибочно.
Выстрел прозвучал так громко, что тишина лесного луга, счастливо затерявшегося в прифронтовой полосе и чаявшего не увидеть ни человеческой крови и не услышать ни близкой стрельбы, ни стона смертельно раненных, оказалась разнесенной в клочья. У Воронцова оставался ещё один шанс и ещё один более или менее верный выстрел в том случае, если «древесные лягушки» не успели проконтролировать место вспышки его первого выстрела. Хотя это противоречило одной из главных заповедей снайпера: не стрелять с одной позиции, какой был удобной и выгодной она ни была, более одного раза. Воронцов рискнул. Он остался в прежней позе: стоящим на колене, с винтовкой, удобно прилаженной на сучке молоденькой берёзы. Берёзка ещё шелестела, хлопала на ветру не опавшей листвой и неплохо его маскировала. Оставалось надеяться на то, что ветер мгновенно рассеял пороховой дым, и «древесные лягушки» его тоже не заметили. Упасть в траву и откатиться в сторону, чтобы поменять позицию на случай прицельного ответного выстрела, означало увеличить реальность того, что заметят именно во время выполнения этого маневра. Если заними идут немцы, то - егеря. Если спецподразделение, какая-нибудь айнзацкоманда, то тем более следует опасаться их. Всё знают, в том числе лес и повадки тех, кого преследуют. Правда, почему-то без радиопередатчика. Обычно такие группы, отряженные для преследования или выслеживания партизан, обеспечиваются портативным передатчиком «Петрикс». А эти, видимо, осуществляли связь посредством связных.
Воронцов наблюдал одним глазом - в окуляр прицела, - как неподвижно лежал в траве, упав ничком, вперёд и немного развернувшись, так что одна рука с размаху откинута назад, связник, а другим, как залёгшие в траве крутили козырьками длинных кепи, похожих на утиные клювы. Они пока не стреляли. И Воронцов понял, что всё же заполучил у судьбы и второй выстрел. Связник признаков жизни не подавал. К нему никто не бросился на помощь. Значит, он не стонал и не издавал других звуков, которые всегда заставляют находящихся рядом подбежать или подползти к раненому для оказания помощи. Но стрелять в первую же попавшуюся в прицел кепи или самую удобную цель было нельзя. Мешала листва, закрывавшая прицел своими жёлтыми наплывами. Следующий выстрел он должен сделать только в одного из них. Только в одного. Но его Воронцов пока ещё не видел. Для того, чтобы увидеть в прицел новую цель, нужно было перенести, переложить на другой сучек винтовку.
Воронцов осторожно перевёл ствол винтовки левее. Прицел удачно миновал жёлтые наплывы листвы и заскользил по бурым разводам травы. Вскоре остановился. Вот они.. Лежат.. Все трое... От напряжения скрипнули шейные позвонки. Который из них? Кепи приподнимались из травы и исчезали. Двигались плавно, словно в воде. В их движениях чувствовалась уверенность, опыт. Один начал отползать левее. Воронцов увидел стриженый затылок и белую подкладку капюшона. За спиной вещмешок. Но не красноармейского образца. Узел затянут не лямкой, а шнурком, который завязан петлёй и свисает вниз. Нет, не этот... Этот выполняет приказ. Командир таскать мешок не будет. У немцев это соблюдается строго. Значит, один из этих... Вот он. Лежащий правее шевельнулся и медленно приподнялся. Он наблюдал в бинокль. Движения его были медленны, как у хищника, готовившегося к атаке. Он вёл биноклем в сторону Воронцова. Вот остановился, замер, вытянул шею, бинокль в его руке вздрогнул, то ли он что-то успел сказать своим подчинённым, то ли не успел ничего, а просто пуля, вылетевшая из ствола «маузера», мгновенно описав короткую, в полтораста метров, траекторию под прогорклой осенней травой невыкошенного луга, пробила ему кадык, и камуфляж рухнул в ту самую траву, которую только что обжил - примял, нагрел своим телом.
То, что произошло в следующие минуты, Воронцов отчасти предугадал заранее. Человек на войне приобретает многое. И если ты не пропал в одной из первых атак, не сгинул во время выхода из окружения, когда никому ни до кого, если научился спать вполглаза и при этом слышать не вполуха, а абсолютно всё, что происходит вокруг, и мгновенно давать оценку услышанным звукам, то это значит, что ты научился жить на войне. Ты стал частью войны. Ты даже менее уязвим, чем еловый кол, стоящий в двадцати пяти шагах от твоего бруствера с обрывками колючей проволоки.
И вот теперь, не искушая судьбу, Воронцов медленно опустился в траву. Автоматы уже грохотали длинными очередями, и пули рубили верхушки сухостоя и кору деревьев вокруг. Но это была неприцельная, слепая стрельба. Так ведут огонь испуганные и неуверенные стрелки, желая, в первую очередь, психологически подавить противника, вынудить его сделать ошибку, торопливое движение - машинальный жест самосохранения или такой же торопливый ответный выстрел. Тогда станет ясно, где затаился противник и куда надо бросать гранаты, куда стрелять. По характеру стрельбы Воронцов понял, что «древесные лягушки» до сих пор не обнаружили его. Позиция могла послужить ещё одному верному выстрелу. А значит, незачем пока менять её. Надо лежать и ждать. Терпеливо выжидать удобного момента и наверняка поражать цель, как сказано в уставе.
Вот один автомат умолк. Кончились патроны. На то, чтобы перезарядить новый рожок, даже самому опытному солдату потребуется около десяти секунд: подтянуть автомат к себе, отщёлкнуть пустой рожок, вытащить из магазинной сумки или из-за голенища полный, защёлкнуть его на место, взвести затвор, чтобы дослать патрон в патронник. При этом стрелок вряд ли будет отвлекаться на наблюдение за противником. А этого вполне достаточно, чтобы произвести очередной выстрел. Но стрелять надо не в него. Хотя Воронцов хорошо его видел в прогал между двумя кустами ивняка: кепи торчала из травы, как манекен на стрельбище. И всадить пулю под обрез этой кепи, в висок или переносицу, не составляло для такого стрелка, каким был Воронцов, особого труда. Но именно это и было бы роковой ошибкой, после которой он бы остался с последним автоматчиком на равных. Впрочем, преимущество у него всё же было, и пока существенно: расстояние, которое делало стрельбу из автоматов малоэффективной.
Второй автомат тем временем продолжал молотить по площади, сосредоточив огонь в основном на зарослях ельника правее Воронцова. Именно там он хотел залечь в начале боя. Но, как оказалось, именно заросли можжевеловых кустов больше всего настораживали и привлекали внимание «древесных лягушек». Воронцов медленно начал привставать на колено, также медленно просунул между ветвей винтовку. Прицел заскользил по бурым разводам травы и редких кустарников, остановился, замер. Воронцов сделал небольшую поправку на ветер и плавно надавил на спуск. Послышался стон и крик испуганного внезапной опасностью человека. Значит, промахнулся, понял Воронцов и тут же залёг, отполз на несколько шагов в сторону. Отсюда он уже не видел второго автоматчика, того закрывали кусты. Но кусты закрывали и его, Воронцова, от автоматика, который наверняка его уже заметил. Стрельба прекратилась. Раненый продолжал стонать. А второй автоматчик молчал. Затаился и тоже ждал. Начался поединок.
Когда-то в детстве Воронцов услышал от деда Евсея такое поучение: если ты не видишь зверя или птицу, но слышишь её на расстоянии выстрела или точно знаешь, что она здесь, наберись терпения и жди. Не крути головой, не переступай с ноги на ногу, не шевели ружьём и ни в коем случае не пытайся найти её. Шевелить можешь только ноздрями. Не издавай ни звука. Растворись в тишине. Превратись в зверя или птицу. Стань такой же осторожной и мудрой, как она. Но помни, что ты - человек, и у тебя больше терпения и хитрости. Слушай, принюхивайся к воздуху и жди.
...Если они одни, то ждать можно спокойно. И минуту, и час. Тот, последний, которому Воронцов еще не подарил свою пулю, тоже замер и тоже ждёт. Но он ждёт другого. И надежды у него другие. Потому что он не видит ничего, кроме леса впереди, редких кустов, заросших травой, с первыми морозами превратившейся в солому и будылья, да своих товарищей, которые истекали кровью справа, слева и позади него. Это, конечно, не прибавляло ни сил, ни храбрости. О самое главное и самое опасное для него, он не видел стрелка, который тремя выстрелами выбил почти всю группу и теперь охотился за ним. Правда, его могла достать одна из автоматных очередей, которыми они хлестали хотя и наугад, но зато густо, так что основательно обработали все кусты, обступавшие их. Но расстояние... Расстояние, которое разделяло их, уменьшало шансы того, у кого в этот момент оказалось оружие ближнего боя, и увеличивало шансы того, у кого была винтовка.
Воронцов неподвижно стоял между двух кустов, упершись локтем в колено и держа на мушке узкий коридор луга и зарослей кустарника. Где-то за теми ивами замер последний автоматчик из группы «древесных лягушек». Воронцов успеет взять его на мушку, даже если тот сейчас появится не там, где он его жжёт. Главное, не шевелиться. Первое, что может подумать последняя «лягушка»: стрелок убит автоматной очередью. Второе: ушёл, тихо уполз в лес и ушёл. Но оставалось и третье, самое опасное. Но «лягушка» не уверена ни в одном, ни в другом, ни в третьем. А Воронцов знает точно: немец жив, лежит где-то там, в сотне шагах от него, за кустами и тоже ждет.
Снова застонал раненый. Но уже тихо. Стоны раздавались через одинаковые промежутки времени, всё тише и тише. Надо ждать... Ждать... Не двигаться... Окаменеть... Воронцов почувствовал, как от напряжения поскрипывают шейные позвонки. Шевельнул пальцами - нет, всё в порядке, руки не затекли, не онемели, вполне послушны и готовы мгновенно исполнить любую его волю.
Раненый наконец затих. Только ветер гулко гулял по верхушкам сухих трав, теребил остатки листы на ивах. Сорока вновь застрекотала в лесу. А может, Воронцов до этой минуты просто не обращал на неё внимания, весь поглощенный схваткой. Он-то знал, что именно теперь сорочий гам тоже мог стать частью схватки, которая ещё не закончилась. Сорока явно кого-то заметила и сопровождала. Но на этот раз она подняла переполох не в лощине, откуда пришли «древесные лягушки», а слева и немного позади его, почти там, куда ушли танкисты. Воронцов замер, прислушался. Если четвёртый немец отползти и теперь обходит его, он это услышит. Но ничто, ни единый звук не нарушал гулкого шороха травы, придавленной ветром. Казалось, что никого, кроме ветра, и не было здесь в эти сдавленные ожиданием мгновения. Даже его, Воронцова, с винтовкой, вскинутой к плечу, тоже здесь не существовало. Только ветер, трава и кустарник с необлетевшей листвой. Даже сорока затихла. И Воронцов, не выдержав напряжения, начал медленно поворачивать голову.
Там, левее, в березняке, мелькали фигуры танкистов. Видимо, услышав стрельбу, охранение вернулось. Воронцова охватило беспокойство: танкисты бегут гурьбой, возможно, прямо на выстрел затаившегося автоматчика. Но останавливать их было уже поздно, да и себя он мгновенно был выдал. И тогда, понимая, что всё произойдёт в ближайшую минуту-две, а может, и гораздо быстрее. Воронцов принял мгновенное решение: он начал медленно вставать, держа винтовку наготове. Глаза его ощупывали каждый бугорок впереди, каждую ветку зарослей густого кустарника, где несколько минут назад он потерял из виду четвёртого немца. Танкисты тем временем приближались, охватывая луг слева своей короткой цепью. С ними был и младший сержант - его голос Воронцов услышал отчётливо: Демьян спрашивал танкистов, где они выходили, а потом скомандовал: в цепь. Воронцов распрямил спину и уже стоял в полный рост. Левая рка, поддерживающая холодное цевьё винтовки, начала дрожать, и бурые наплывы луговой травы, приближенные сильной оптикой прицела, задрожали еще сильнее.
- Обходи левее! - послышался голос Демьяна.
И тотчас из-за куста привстал и замер со вскинутым автоматом осторожный как рысь человек. Он выжидал, когда танкисты, явно не видевшие его, подойдут на расстояние верной очереди. Приклад автомата был откинут. Немец рисковал. Но это выдавало в нём опытного и хладнокровного воина.
Воронцов подвёл уголки прицела под обрез кепи, потом опустил ещё немного и плавно нажал на спуск. Немец вскинул над головой автомат и опрокинулся на спину.
Воронцов собрал автоматы, отстегнул магазинные подсумки, снял ранцы.
- Там, дальше, четвертый, - указал он Демьяну в сторону лощины.
- Ну, командир, навалил ты гансов! Четверо!
Отрывок из романа Сергея Михеенкова
«Высота смертников» («Наш современник», № 5 2011 г.)